То, с чем мы имеем дело в случае, скажем, с этим «панамским» скандалом – это ситуация, в которой получение исходной информации – это не конец работы, а только ее начало.
И, начиная с этого момента, происходит, так сказать, отсчет времени и отсчет работы в данном случае нескольких сотен журналистов из разных стран. И вот это вот чрезвычайно, конечно, было серьезно, потому что никто не отнесся к этим документам так, как будто бы это готовая работа, которую можно публиковать.
Это только исходный материал, который подлежит дальнейшей обработке, дальнейшей перепроверке, и нужно здесь быть готовым к тому, что существенная часть этого материала окажется некондиционной, непроверяемой, недостаточно достоверной, недостаточно убедительной, придется от этого отказаться. Может быть, даже все придется выбросить, а что-то останется.
Вообще история появления этих документов, она сама по себе довольно забавна. Я не знаю, видели ли вы, это так как-то промелькнуло в начале этого скандала в разных социальных сетях. Ну, что называется, опять на бабе погорели. Вот сейчас руководство этой компании «Mossack Fonseca», вот этой самой огромной юридической фирмы, которая на протяжении многих лет организовывала создание разного рода офшорных компаний, они теперь говорят о том, что они стали жертвой кибератаки, что вот кто-то взломал их сервер, что кто-то извне осуществил туда проникновение, украл материал и так далее. Это забавно, потому что, ну, это наносит им, конечно, гораздо больший ущерб. Юридическая компания, которая не сумела защитить свои серверы – это вообще какой-то ужас-ужас.
На самом деле все выглядело, с одной стороны, гораздо прозаичнее, а с другой стороны, гораздо романтичнее. Потому что вот это самое название «Mossack Fonseca» – это два живых человека, два партнера, которые организовали эту компанию: одного из них зовут Юрген Моссак, а другого – Рамон Фонсека. Рамон Фонсека этот, между прочим – довольно знаменитый, ну, там, в Латинской Америке, довольно известный писатель, и он получил некоторое количество литературных премий. В общем, лицо такое довольно известное.
А вот этот самый Моссак – юрист с чрезвычайно любопытным прошлым. Он родился в 48-м году, после того, как его отец, эсэсовец немецкий, бежал в Латинскую Америку от преследований, когда выяснилось, что вот он служил в Ваффен-СС, и к нему были какие-то довольно серьезные претензии.
И вот проблема заключается в том, что, по всей видимости, эти бумаги сдала международному консорциуму журналистов некая дама, которая работала в этой компании и которая состояла в близких интимных отношениях вот с этим самым Моссаком и как-то жестким образом с ним рассорилась. И вот появились публикации, главным образом во всякой латиноамериканской прессе, о том, что вот сотрудница этой компании таким образом отомстила за свое увольнение. А уволена она была после того, как кончился ее роман с этим человеком, довольно уже не мальчиком. Если он 48-го года, то ему сколько? 68 лет, да? Ну, вот, что называется, бес в ребро, бывает.
Так что, вот с этого дело началось. Я подчеркиваю: началось. И дальше выяснилось, что это такой объем материалов, что для качественной их проверки… Зачем нужно было создавать, точнее, отдавать этот материал немецкой газете «Süddeutsche Zeitung», которая его счастливо получила? Почему, собственно, они его отдали этой огромной группе, специально сформированной для этого из более или менее четырехсот журналистов, где российских было только трое? Ровно для этого – для того чтобы их проверить. Для того чтобы сличить с реальными обстоятельствами. Для того чтобы свести концы с концами. Для того чтобы задать вопросы фигурантам.
С.Пархоменко: Говорить о том, что это слив, говорить о том, что это вброс – ну, это просто не понимать, что это такое
Вот это важная история. Вы же помните замечательную истерику Пескова, которая произошла за несколько дней до того: что вот готовится слив, взрыв, готовится вброс, — говорил он. Мы получили там какие-то приторно-вежливые вопросы, — вот как-то так он это формулировал. Это что это было? А это было формальное обращение к Администрации президента, точнее к пресс-службе Администрации президента, с просьбой прокомментировать те факты, которые обнаружились в этих документах. Зачем это нужно было сделать? Ну, таковы формальные правила у хорошей журналистики: нужно спросить другую сторону, без этого расследование является неполноценным. Нужно предоставить другой стороне возможность высказаться, иначе публиковать этого нельзя, иначе это не устоит ни перед каким судом. А главное, что это крайне неверно, неточно с точки зрения профессиональной журналистской этики.
И несмотря на то, что понятно, что не было никаких шансов получить эти ответы, но, тем не менее, эти вопросы были заданы, и у Кремля были все возможности это прокомментировать, прокомментировать так, чтобы эти ответы тоже попали в тексты, которые потом будут публиковаться вместе с этими документами. Они предпочли этого не делать, предпочли устроить эту пресс-конференцию Пескова, где он что-то такое там голосил.
Но с журналистской точки зрения это очень сильно. И это еще один пример такой новой сетевой журналистики, которая возникла благодаря развитию современных средств коммуникации, прежде всего.
Знаете, интернет сам по себе ничего не ищет, и компьютер сам по себе ничего не анализирует. Анализируют живые люди, которые связаны между собой с помощью интернета и с помощью компьютера. И в этой ситуации можно организовывать очень большие, научным языком выражаясь, коллаборации, то есть группы людей, работающих совместно, разделяющих общую работу на множество маленьких элементов, так, чтобы каждый занимался своим кусочком, каждый проверял на каком-то своем направлении. Каждый берет несколько, может быть, страничек этого огромного объема и утаскивает их, так сказать, в свою норку и там их исследует.
Ну, вот совсем недавно мы видели такую же историю, совершенно выдающуюся, компании Bellingcat, которая таким образом профильтровала сотни тысяч бессмысленных и идиотских аккаунтов ВКонтакте и в Одноклассниках, для того чтобы найти там членов экипажа того самого Бука, который сбивал малазийский Боинг в Восточной Украине. Тоже это стало возможным потому, что они собрали огромную корпорацию людей, которая работала совместно, в которой каждый участник координировал свои действия с другими, и где можно было вместе изучить огромное количество разрозненных документов, каждый из которых – в данном случае фотографии, которые были в этих социальных сетях – каждый из которых никакой особенной информации не несет, но все они вместе создают картину происходящего. Там анализировали фотографии, которые разные солдатики наснимали, отправляя домой, на фоне всяких пейзажей, не обращая внимания на то, что у них работает геопозиционирование, и что на этих фотографиях стоит метка, где это сфотографировано и когда это сфотографировано. Ну, и так далее. Если захотите, посмотрите.
А вот здесь точно так же была создана огромная коллаборация, международная коллаборация журналистов, которая занималась проверкой этих материалов. И говорить о том, что это слив, говорить о том, что это вброс – ну, это просто не понимать, что это такое, не понимать, как это устроено. И при этом надо понимать, что то, что мы получили сейчас – это очень небольшая часть этих документов, уже проверенных. Понятно, что одиннадцать миллионов страниц и за год невозможно было изучить, все эти бесчисленные гигабайты информации. Кроме того, понятно, что значительное количество документов обнаруживают внутри себя какую-то связь с другими документами, которые теперь можно искать.
То есть, это только начало большого расследования и начало формирования огромной транснациональной группы, даже я бы сказал, не группы, а сообщества журналистов, которые будут совместными усилиями эту информацию проверять, совместными усилиями ее сводить воедино, находить в ней какие-то подходящие друг другу, казалось бы, разрозненные элементы.
Ну, грубо говоря, две стороны одной сделки: вот документ о том, кто продавал, а вот документ о том, кто покупал, и нужно эти два документа сложить вместе, и тогда появляется некоторая общая картина. Чего, кстати, во многих случаях сейчас не хватает.
Об этом, например, очень хорошо писал такой замечательный экономический журналист Дмитрий Бутрин, вы его хорошо знаете. Вот он написал очень разумные вещи о том, что та информация, которая обнаружилась сейчас, она очень фрагментарна. Мы видим какие-то кусочки, какие-то хвостики. И нужно теперь приложить это одно к другому, для того чтобы получить общую картину.
Ведь понятно, совершенно очевидно, что вовсе не этот, «Mossack Fonseca» — это не единственная и, наверное, не самая большая компания, которая занимается вот этим. Не открытием офшорных фирм, а в целом осуществляет вот эту огромную услугу на международном финансовом рынке – услугу по сокрытию владельцев компаний, транзакций, которые между ними происходят, происхождения денег и так далее и так далее.
Ведь сама по себе офшорная деятельность законом не запрещена, это тоже верно. И те, кто говорят об этом, в частности, вот Андрей Мовчан здесь об этом говорил, нет ничего криминального в том, что у вас есть офшор – это не нарушение никакого законодательства. Это, так сказать, преступление против нравственности, прежде всего политической нравственности, против политической морали. Поэтому от этого страдают прежде всего политики. Им нельзя. Всем можно, а им нельзя. Или те политики, как в нашем случае, которых можно подозревать в связи с такого рода операциями.
Вот президент России Путин раза четыре сказал в той пятиминутной речи, которую он произнес на этом самом Медиафоруме два дня тому назад, раза четыре произнес фразу «ваш покорный слуга». В общем, этот вот покорный слуга там не замечен в том и в этом… о вашем покорном слуге речи не идет… и так далее.
Ну, знаете, когда вы видите на улице человека с красной мордой, с текущими слюнями, с мокрыми штанами, шатающегося из стороны в сторону, и с бутылкой, которая торчит из оттопыренного кармана, орущего какие-то песни и пахнущего перегаром, то вы, конечно, можете сказать, что это результат каких-то травм, полученных в детстве, что вот, наверное, он болен какой-то редкой заразной болезнью, или вот он только что случайно подвергся нападению уличных хулиганов, или еще что-нибудь можете про него придумать.
Но вообще, скорее всего, вы скажете: он нажрался, как свинья. И будете правы. Хотя это вроде как пока вы не заставили его подуть в трубочку и не знаете содержание алкоголя в его крови, вы не можете этого утверждать. Но есть все признаки для этого.
Так вот, налицо все признаки, много-много признаков, складывающихся в очевидную картину, что имелся человек, намеренно найденный, так сказать, на стороне, намеренно выбранный из тех, на кого, что называется, не подумаешь, на котором было завязано большое количество разного рода коррупционных схем, так или иначе связанных с фигурой президента России.
Это видно. Это не доказано, но это видно. Потому что никакого другого разумного объяснения вот этой активности виолончелиста Ролдугина, кроме того, что это человек, который от всех остальных виолончелистов на свете отличается только одним – тем, что он тесно связан с президентом Путиным. В остальном он такой же виолончелист, как все.
Но вот есть вот такое совпадение, именно он связан с президентом Путиным и именно он владелец компании, через которую в последнее время прошло два миллиарда долларов. Вот как это сошлось на одном человеке, не очень понятно. Во всех случаях, кроме одного: если окажется, что это, условно говоря, такой кустик, это вот та система, которая очень ярко в свое время расцвела, например, при Лужкове в Москве. Лужков, как известно, не брал взяток, и никаких конвертов никто не носил. Но было известно, что если вы хотите что-то делать в Москве, вы должны положить вон под тот кустик.
Ну, главным образом этими кустиками, как я понимаю, или как много раз было написано в разных местах, управляла его жена Елена Батурина, она выращивала эти кустики. Ну, вот как-то положите под кустик, и все будет хорошо. А дальше все как-то само начинало получаться: документы начинали оформляться, разрешения начинали получаться, все становилось в порядке.
С.Пархоменко: Нет ничего криминального в том, что у вас есть офшор – это не нарушение никакого законодательства
Вот это обычная система наверху, на высоком уровне, когда люди перестают брать конверты. Вот то, что мы видим в кино, вот с этой переноской больших металлических чемоданов, полных перевязанными резиночками пачками денег – этого всего уже много десятилетий как не существует. На самом деле вот, ну, известно, куда нужно сделать перевод через офшорную фирму. И правильный пацан от неправильного пацана отличается тем, что он знает, куда. И вот выбирается человек – должен же кто-то это держать – выбирается человек, на которого не подумаешь, человек со стороны.
Потому что если это военный, если это фээсбэшник, если это служащий каких-нибудь госструктур, если это какой-нибудь крупный бизнесмен, или если это кто-нибудь – на него можно подумать. А это вот человек сбоку, его и не найдут. И то, что происходило с президентом Путиным – вот это последнее, что я хочу сказать на эту тему в первой половине моей программы – то, что происходило с президентом Путиным два дня тому назад – это довольно редкая вещь. Мы видели президента Путина, который что-то скрывал, который что-то недоговаривал, который что-то мутил, который что-то там чуть-чуть привирал, который чуть-чуть что-то такое там подкладывал одно к другому, или ошибался, вполне отчетливо было видно, что он не очень представляет себе, о чем он говорит, и что он не знает в действительности этих фактов, или этих цифр, или этих обстоятельств. Но говорит, и вот как-то получается у него какая-то фигня.
Просто посмотрите это видео. Путин отвечает на вопрос о Ролдугине
Опубліковано Телеканал Дождь 7 квітня 2016 р.
Мы много раз видели президента Путина, который говорил какие-то вещи, не соответствующие так или иначе действительности. Но я думаю, что мы первый раз видели президента Путина, который нес отчаянную ахинею, который просто, что называется, забросил чепчик за мельницу, который врал, совершенно не задумываясь о том, чтобы кто-нибудь в это поверил. Потому что история про то, что он покупает виолончели и скрипки на все деньги и сдает их государству – это такое отчаянное размашистое вранье, причем придуманное две минуты тому назад.
У меня такое впечатление, что вот, скажем, финал от этой фразы, когда он стал говорить о том, что, а вот он сейчас в течение последнего месяца оформляет – это произошло оттого, что он, уже когда говорил это, он в этот момент подумал: господи, боже мой, что же я несу-то такое?! Они же это все проверят и не найдут ведь никаких скрипок. Что же делать-то? Что же делать? А, ну вот – он оформляет это, он сейчас как раз это все оформляет.
Что это означает? Это означает, что рассчитывали, что не найдут. Это означает, что казалось им, что спрятали очень хорошо, что Ролдугин – это очень хорошая идея. Действительно, какой-то виолончелист, концертмейстер группы виолончелей в оркестре Мариинского театра, начальник не самой большой и не самой знаменитой в стране Санкт-Петербургской консерватории. В общем, человек очень сильно сбоку. Думали, что спрятали очень хорошо. А нашли все равно. И вот некоторая оторопь по этому поводу, она как раз отразилась в этой самой истории с отчаянным президентским враньем, которое, несомненно, останется в анналах российской политической истории.
Сергей Пархоменко