Генри Резник: Если принято решение серьезными людьми кого-то убить, его убьют

Генри Резник, вице-президент Международного союза адвокатов

Просто-напросто и журналисты, и адвокаты давно уже образовали группу риска. Убийство Маркелова – это не первое убийство адвоката. Вот мы в комиссии по защите прав адвокатов Федеральной палаты такой учет ведем. За последние четыре года 7 убийств было адвокатов и несколько десятков случаев нападений на них. Чем это убийство отличается от прежних – это своим вызывающе демонстративным характером. Ну вот несколько лет назад, время скачет, года два с половиной, по-моему, был убит известный адвокат Дмитрий Штейнберг. Он был убит в своем подъезде.

Был убит адвокат Замосковичев. Но, кроме того, вот все-таки это не привилегия только журналистов и адвокатов быть убитыми. Как известно, отстреливают судей, прокуроров. Просто-напросто это еще одно подтверждение, что мы живем в криминальном обществе, и я бы сказал, таком нравственно запущенном.

Мне кажется, время 90-х, оно в целом-то не уходило. Просто-напросто, ну, собственность распилили, и поэтому меньше стало таких вот споров, меньше передела стало. И по этой причине… в основном-то все-таки лидируют, наверное, бизнесмены, которых убивают. Как они лидировали с самого начала, так они и сейчас лидируют. Просто-напросто как бы меньше стало такого рода конфликтов. А по-моему, относительно как раз адвокатов, журналистов, правозащитников, я чего-то не думаю, что здесь ситуация как-то принципиально изменилась. Все-таки, ну, отстреливают поменьше. Почему? Потому что… понимаете, убийство Маркелова… сейчас вот всякие версии строятся. Все-таки я бы советовал как бывший следователь очень осторожными быть с версиями. Потому что, в общем-то, в основе версий должны лежать все-таки какие-то конкретные обстоятельства. Пускай они будут такие мутные, пускай они будут какие-то не совсем точные, но все-таки чтобы на что-то опереться. Хотя, в общем, версия может быть на основе догадки какой-нибудь, скажем, какая-то интуиция и прочее. Так вот, сейчас можно сказать, во всяком случае опираясь на те данные, потому что в конечном счете, как по каждому делу, между прочим, ничего не придумывали ни Агата Кристи, ни Конан Дойл, в конкретном деле вдруг в конечном итоге может оказаться самое неожиданное. То, что представлялось абсолютно невероятным, оказывается истинным. Но мы должны опираться все-таки на то, что нам известно. И, в общем, что нам известно? Пока нам известно то, что Маркелов вел вот такого рода дела, исключительно конфликтные, опасные, громкие. И, в общем, приоритетная версия, что, конечно, его, безусловно, ликвидировали в связи с его профессиональной деятельностью. Ну давайте немножко, чуть-чуть вот посмотрим, вот этот мотив убийства какой. Вот исходя из тех данных, еще раз подчеркиваю, которые есть (не знаю, может, новые появятся), например, не получается, что киллер был профессионалом.

Ну услуги такого рода специалистов, они хорошо оплачиваются. В основном это оплачивается тогда, когда спор как раз из-за «бабла» идет, из-за денег. Ну давайте представим себе, вот два дела, которые нам известны. Дело Бекетова: ну что вам сказать, там, наверное, серьезные люди, деньги делятся. Ну смысл-то какой, извините меня, какой смысл убивать адвоката? Рациональной цели тут абсолютно нет. Значит, это идеологическое убийство. И я квалифицирую это преступление… Ведь чем отличается это убийство? Повторяю, оно отличается формой, вот этой абсолютно вызывающе демонстративной формой. Это не преступление против личности, это не преступление даже против адвоката Маркелова, это преступление против государства. Потому что вот люди, которые это убийство организовали – либо индивидуал-фанатик, а может быть, ничего нельзя исключать… Понимаете, он чего хотел? Это абсолютное презрение к государству! Показать то, что фактически государство ничего абсолютно не может в этой стране. Это абсолютный расчет, демонстрация абсолютной уверенности в безнаказанности, что расстрел вот сейчас, уже 21-й век, в центре Москвы, демонстративный такой, вызывающий – это, я полагаю, конечно, вызов прежде всего государству и нашим славным правоохранительным органам.

Вы понимаете, дело в том, что все вот это вхождение в дело Кунгаевой, так я как юрист могу вам сказать, что решение суда формально было абсолютно законным. Потерпевшие не являются участниками процесса тогда, когда решается вопрос об условно-досрочном освобождении. То, что он сказал, что «вот мы пойдем в Страсбургский суд», весьма мутные такие вообще надежды на то, будет ли юрисдикция суда. То есть фактически о чем идет речь? Речь идет о том, что убивают человека, ну, в известной степени, вы знаете, как символ чего-то. Вот понимаете, он фактически защищает то, что абсолютно неприемлемо для его убийц. Это чисто так называемое идеологическое убийство. Оно идейное, убийство. Причем, больше того, необходимо показать власти, что она, соответственно, бессильна и то, что власть должна, видимо, наверное, что-то изменить в своей политике. В общем, должен сказать, что это подходит под определение такого террористического акта.

Вы знаете, я правду-матушку скажу. Вот, понимаете, если принято решение серьезными людьми кого-то убить, его убьют. Вот обеспечить охрану такую, которая бы исключала возможность ликвидации человека, практически невозможно. Что можем сделать мы? Представьте себе, что… я давно над этим задумывался, сейчас, видимо… не видимо, а, наверное, определенно точно, у Маркелова же осталось двое малолетних детей. То есть понятно, что сейчас мы, конечно, организуем вместе с правозащитными организациями сбор средств на поддержку семье адвоката. Но хочу вам сказать, вот в Испании существует давно такой фонд поддержки семей адвокатов, которые были убиты. Это те адвокаты, которые участвовали в делах баскских террористов. Давно такой фонд там существует, и туда адвокаты отчисляют средства. Да, есть в законе об адвокатской деятельности и адвокатуре норма, которая предоставляет право адвокату, если он считает, что его жизни и его семье угрожает опасность, обратиться за тем, чтобы была охрана ему. Насколько мне помнится, по-моему, ни одному адвокату охраны выделено не было. Как-то, вы знаете, на это не откликаются. Маркелов не обращался ни в Палату московскую адвокатскую ко мне… а ко мне бывают обращения, когда вот такие заявления, что вот… «ставлю в известность, что в отношении меня были предприняты какие-то действия»… Я сам, в общем, это сейчас учитываю, ну просто имейте в виду. Понимаете, мы в этом отношении не защищены. И вот это вызов прежде всего спецслужбам. Давайте так, если это одиночка — понятно, нельзя ничего исключить. Но если это группа, скорее всего, это группа не нацистская. Ну, простите меня, спецслужбы, а вообще куда вы смотрите? Вместо того, чтобы выдумывать преступников шпионов, ученых типа Сутягина и Данилова, вот чем должны вы заниматься? Ведь этому же только противостоять можно оперативной деятельностью. Почему вот эти группы скинхедов, которые постоянно убивают? Что? Известно, существует такая популяция. Это работа для спецслужб!

Я связываю это бездействие прежде всего с тем, что разучились работать профессионально, не видят стимула. И, кроме того, выскажу все-таки такую версию о том, что среди работников правоохранительных органов, как, впрочем, среди многих взрослых людей, существуют такие же установки, какие движут вот этими самыми идеологическими преступниками. Ну, конечно, сами они не будут браться за оружие, все это ясно. Но вы знаете, какое-то сочувствие определенное, оно есть. Мы с этим сталкивались тогда, когда были все вот эти порочащие национальные честь и достоинство многочисленные публикации. От них как-то стараются, знаете, как-то вот так оттолкнуться, особого энтузиазма здесь не испытывают.

Я подозреваю определенную часть правоохранительных органов в том, что они симпатизируют неонацистам. Так же, как я подозреваю определенную часть адвокатов в том, что они бывают участниками коррупционных сделок. Кстати, как, между прочим, те адвокаты, которых вот убивали, там могли быть и такие мотивы, и скорее всего бывали мотивы, что это адвокаты, которые предали профессию, которые пообещали, которые взяли деньги и которые, соответственно, не исполнили обещание. Разные люди есть везде. Извините, у меня никакого заблуждения нет в отношении, простите, установок ксенофобских наших образованных людей.

Раскрытие каждого такого преступления представляет колоссальную сложность. И кроме того, должна быть еще – знаете, что? – госпожа удача. Раскрыть такого рода преступления тяжело, вот просто-напросто тяжело. Понимаете? Мы наблюдаем, наверное, и за рассмотрением дела Политковской. Я, например, не считаю, что Генеральная прокуратура липовала дело по убийству Холодова. Но собрать достоверные доказательства! Это же все в прошлом. Это главным образом доказательства косвенные. Это очень тяжело. И такие дела, между прочим, не раскрываются. И самое страшное, когда на место непойманных преступников назначаются лица, которые к этому непричастны. Вот это самое страшное. А уж с тем, что не все преступления такие будут раскрываться, примиритесь, мои дорогие, примиритесь.

Ну давайте я вам цифры приведу. У нас раскрываемость сейчас, ну так, на круг где-то, 50 процентов. Это много или мало? В Соединенных Штатах – 25 процентов. В Скотланд-Ярде за счастье почитают 30 процентов раскрываемости. Вы знаете, не нужно предъявлять иллюзорных ожиданий к тому, что все громкие дела и негромкие дела должны раскрываться. Мы уже в свое время хлебнули, это советская власть, когда была стопроцентная раскрываемость, когда у нас в лагерях сидела примерно половина людей, чья вина не была доказана. Сложно. Я говорю, здесь у меня упрек главным образом к спецслужбам, которые не предупреждают такого рода преступления. Потому что если это спланировано какой-то организацией, все эти организации должны быть известны нашим славным оперативно-розыскным органам. Им за это платят деньги, вот за это, чтобы они контролировали все такого рода организации. Чтобы туда внедрены были агенты, чтобы поступала информация. Вот это работа оперативных служб. Если они не выполняют своих функций, значит, они напрасно получают деньги.