Испробовав за 20 лет едва ли не все существующие политтехнологии (в связи с чем с горизонта исчез проштрафившийся на ниве непризнанных псевдогосударств Владислав Сурков, утратил часть влияния нынешний спикер Госдумы Вячеслав Володин, ослабил позиции куратор внутренней политики Сергей Кириенко), Владимир Путин решил распрощаться с постсоветской конструкцией России как таковой.
Любитель истории
Это вполне понятно: провалы даже на контролируемых выборах и сомнительный до анекдотичности «референдум» продемонстрировали, что на восьмом году стагнации доходов, начавшейся с возвращением Путина в президентское кресло, власть утратила связь с настроениями масс. Население, прежде всего за пределами Москвы и ее агломерации, все слабее реагирует на впрыскивания ненависти с телевизионных экранов. Эпидемия и противоэпидемические меры (едва ли не впервые заставившие прижимистого Путина пойти на поводу у Навального в вопросе компенсационных выплат) резко повысили градус раздражения в российском социуме.
Обнажились все язвы выстроенной в бывшей РСФСР социальной и политической системы. Взять волнения в Хабаровске, где непредставимые еще недавно десятки тысяч человек вышли в поддержку местного губернатора-гангстера от «московских», вызванные катастрофическим обнищанием региона, ограбленного перегоняющей капиталы в Японию и Южную Корею «крабовой мафией». Нечто похожее, пока подспудно, происходит или готово произойти еще в дюжине провинций, вычислить которые можно достаточно просто – как по официальным, так и по неофициальным данным о явке и одобрении поправок. В такой же тяжелой ситуации находится и русский Север, где провоцируемая хищнической политикой закольцованных на Кремль корпораций, провалами производств ВПК и кризисом добывающих предприятий дестабилизация приобретает хронический характер. Наконец, ненадежными стали и обе столицы (Петербург теперь можно вновь называть таковой не только по традиции, но и содержательно – туда перенесен ряд ключевых органов власти). Так, в московской Думе образовалась влиятельная оппозиция, а в Питере до одиозности низка легитимность губернатора Беглова.
Оба мегаполиса, а с ними и давно фрондирующий Екатеринбург, согласно реалистическим оценкам, провалили спущенные из Кремля показатели поддержки пролонгации полномочий Путина. Очевидно, что наиболее естественной реакцией режима на все это нестроение, учитывая психологические характеристики стареющего диктатора, является усиление репрессий внутри страны и нарастание внешней агрессивности России.
Несмотря на громкое камлание на уход Путина по причинам физиологического характера со стороны съежившегося за последние годы фланга системных либералов, пока что воспринимать эти мантры всерьез довольно сложно (и даже опасно). Представляется, что еще на один вираж потенциала у Путина и его близкого круга (ныне частично обновляемого – так, поговаривают, к примеру, о замене сильно подставившего режим Игоря Сечина на младшего Патрушева во главе «Роснефти», а также других подобных перестановках) вполне хватит.
Переживший перестройку, оказавшийся неконкурентоспособным в условиях политического плюрализма 1990-х и посчитавший ненадежным эксперимент с передачей поста номер один Дмитрию Медведеву, Путин панически боится и органически не приемлет малейшей либерализации. Изнасилованная поправками конституция санкционирует ликвидацию любой самостоятельности и субъектности на всех уровнях и во всех ветвях-вертикалях российской системы власти, а кроме того, утверждает идеологемы великоросского шовинизма и истеричного клерикализма, генерируемого утратившей влияние в обществе РПЦ, чьи купола покрылись трещинами расколов. Путин откровенно равняется на Николая I, но объективно начал выглядеть как Николай II, только в пошитом китайцами сталинском френче и в ржавых очках Андропова. Над этим угасающим отсветом постмодернистского гротеска – ведь в реальности российская политическая экономия представляет собой гибрид Гаити времен Папы Дока Дювалье и современной Нигерии – можно было бы посмеяться, но сегодня никому не смешно.
Потому что в распоряжении Кремля продолжает оставаться ядерный арсенал, крупные вооруженные силы и глобальная, щедро финансируемая сеть шпионажа и организации политических провокаций, диверсий и заказных убийств.
Наибольшую опасность эти компоненты агонизирующей российской машины власти представляют для стран-соседей, суверенитета которых Москва не признает. Вторая очередь – это Европа, которую Путин в силу ее рыхлости воспринимает как поле битвы, причем уже трижды недоигранной – специфическое, но сильное историческое чувство весьма присуще Владимиру Владимировичу (в отличие от Ельцина или Горбачева). В его картине мира Первую мировую России не дали выиграть германские шпионы, вклад СССР в победу над Гитлером недооценен или подвергается сомнению, а исход холодной войны, в которой слабое советское руководство было якобы обмануто коварным Западом, можно переиграть.
Накачать долг
Порождаемые путинским Кремлем эманации подобного ирредентистского видения истории породили в 2000-е гигантский массив «попаданской» прозы, материализовав наконец сумрачные фантазии компьютерных военных стратегий 1990-х, такие как Red Alert. В частности, поэтому в опасности – пускай и в третью очередь – оказались и Соединенные Штаты с неотъемлемой от них, пусть и в отчасти мифологическом смысле, Великобританией. Обнуление конституционной архитектуры постсоветской РСФСР теоретически развязывает руки Путину и его клике в этой попытке переиграть историю ХХ и начала ХХI веков. Другое дело, имеется ли для этого реальный потенциал? Ответ на этот вопрос лежит в двух плоскостях.
Первая плоскость – это возможности самой по себе России, чья экономика, внутренняя устойчивость и демография находятся сегодня в ситуации, заметно отличающейся от первой половины 2010-х – в худшую сторону. Впервые с начала 1990-х Кремль стремится существенно нарастить государственный долг, что в условиях как режима санкций, так и глобального экономического шока оказалось чрезвычайно дорогой затеей. Цены на энергоносители, доходы от экспорта которых в развитые страны за свободно конвертируемую валюту составляют не менее половины ВВП страны и служат фундаментом государственных финансов, находятся на рекордно низком уровне за все 20 лет путинского правления.
Коррупция, с которой режим внезапно начал бороться по принципу «главное, в ходе расследования не выйти на самого себя», поглощает не менее трети ВВП (для сравнения: в последний год клептократического президентства Виктора Януковича в Украине этот показатель приближался к четверти ВВП). Военно-промышленный комплекс в условиях разрыва кооперативных связей с Украиной, переставших быть доверительными отношений с Беларусью, а также режима калечащих западных санкций перешел в среднее между развалом и параличом состояние.
Череда бессмысленных, стагнирующих конфликтов в странах третьего, а скорее даже четвертого мира – даже если временно оставить за скобками так и не перешедшую в замороженный формат войну с Украиной – не только обескровливает в том числе и теневую казну (так называемый «бассейн»), но и деморализует, демобилизует российский служивый слой. В особенности последнее касается регионов юга России, непосредственно граничащих с Украиной.
Кроме того, с некоторым временным исключением для Сирии и частичным в случае с Венесуэлой уже несколько лет российские военные, независимо от того, обеспечивают ли они государственные или корпоративные интересы, не способны продемонстрировать каких-либо успехов. Можно заметить, что в дискурсе российской пропаганды «колониальные» войны отошли далеко на задний план. Зато на передний план вновь возвращается украинская повестка. Однако новый выход украинского вопроса на наиболее значимую позицию в распорядке дня российского империализма осуществляется в иных, нежели шесть лет назад, более сложных условиях.
Так, отчуждение партнеров по ЕврАзЭС и ОДКБ параллельно с неудачными попытками расширить эти организации или углубить их интеграцию переросло из предположений и дискуссий в рабочую реальность. По-видимому, отчасти и этим обстоятельством мотивированы последние отчаянные заявления Путина по поводу «русских подарков», оставшихся у вышедших из состава СССР республик, заставившие задуматься даже наиболее удаленные от российских границ постсоветские тирании в Центральной Азии. Сегодняшние попытки Кремля вновь поджечь Южный Кавказ с ходу оказались сбалансированы позицией Турции (а непублично, вероятно, и Ирана, недовольного продолжающимся присутствием россиян в Сирии), не говоря уже об идеологической чуждости Москве нынешнего правительства в Ереване, пытающегося пропетлять между вызовами модернизации и геополитики.
Семь бед – один ответ
В Европе, несмотря на гигантские средства, за 20 лет вложенные Россией в строительство инфраструктуры влияния на всех уровнях – от криминалитета и бизнеса до средств массовой информации и политических партий, настроения элит меняются в неблагоприятную для Москвы сторону. Главным образом это касается Германии, оскорбленной в своих лучших чувствах – вернуть Россию на магистральный путь цивилизации на взаимовыгодной основе.
Берлин, требующий ввести новые санкции против Москвы за кибератаки, на фоне нового пакета американских санкций против компаний, причастных уже не только к СП-2, но и к «Голубому потоку» в Турцию, выглядит как окончательный тупик западноевропейской политики Кремля. Надеявшегося, как и в недавнем прошлом, испугать европейцев террористическими актами и политическими убийствами.
Брекзит, со своей стороны, ухудшил российские позиции, так как консервативное правительство в Лондоне увидело в выходе из ЕС расширение собственного инструментария давления на Россию. Практически в каждой стране ЕС Россия рассматривается не как решение каких-либо проблем, а как повод для репрессий со стороны, в частности, американцев, а также как канал криминализации политической и медийной жизни на собственной территории (в частности, это довольно очевидная ситуация для Нидерландов).
Понятное дело, что европейцы не горят желанием воевать с Россией, но при этом смещаются в сторону нового осознания ценности НАТО, содержание которого в полном объеме всяко дешевле возвращения к суверенным военным расходам или перспективы захвата той или иной страны гибридным криминалитетом с Востока. Сам по себе режим санкций при всем психологическом дискомфорте, связанном с американским давлением, достраивает сегодня новую структуру европейской энергетики – вряд ли, даже с возможной сменой власти в Вашингтоне, США откажутся от такого рычага влияния. Тем более что потенциальная демократическая администрация способна стать еще более антироссийской, нежели нынешняя республиканская, а обрубающие газопроводы санкции причиняют вред в первую очередь РФ, в то время как германские амбиции выступают скорее второстепенным обстоятельством.
Вместе с тем если признать самоочевидной податливость Беларуси и Молдовы в качестве новых направлений как гибридной, так и прямой агрессии России, то наиболее слабыми звеньями выглядят три совершенно разные страны. С точки зрения вмешательства во внутренние дела с целью исказить результат выборов или подорвать к ним доверие – это все те же США, где президент Трамп, похоже, не считает Россию отдельной проблемой. С позиции вовлечения в российские интриги на основе использования излишних амбиций и своеобразного стокгольмского синдрома – это Франция, чей президент, вероятно, вновь планирует посетить Москву. Наконец, в рамках прямой вооруженной агрессии – это Украина, чей политический ландшафт ныне разрыхлен в достаточной степени недальновидной риторикой властей и тяжелым наследием применения разрушительных политтехнологий в ходе прошлогодних избирательных кампаний.
Впрочем, притяжение Макрона и Путина осложняется глубоким социально-экономическим кризисом в самой Франции. Но при этом не стоит забывать, что в стране существует влиятельная пятая колонна, готовая за толику малую выполнять все прихоти Москвы, такие как провокационные вояжи в Крым и завывания о международной «русофобии». При всех своих проблемах Кремль вряд ли оставит своими щедротами таких открытых к «новым идеям» персонажей.
В США, несмотря ни на что, за прошедшие почти четыре года выстроена достаточно гибкая и чувствительная система защиты против российских провокаций, по крайней мере на собственной территории. Единственным вибрирующим фактором непредсказуемости в этом смысле является сам президент Трамп и политики из его первой команды, которая привела его к власти на волне «борьбы против системы» (многие из них продолжают ходить под обвинениями и сроками). Правда, для России во внутренней американской игре важно скорее посеять хаос и ограничить возможности восстановления центристского большинства. Однако в нынешней диспозиции Москва вряд ли способна на что-то большее, нежели снова попытаться встрять в американскую гонку – с неопределенными шансами преуспеть, но вполне определенными рисками.
Остается Украина, которая, несмотря на постепенно нарастающую помощь западных союзников, находится, похоже, в наиболее неблагоприятной ситуации: в ситуации горячей позиционной войны с Россией. Войны, которую действующая власть часто побаивается называть таковой. Как и признать состояние бешеной инфильтрации нашего информационного пространства связанными с Москвой сообществами провокаторов, как и осознать сползание в кризис военно-промышленной и мобилизационной политики страны. При таких вводных Киеву действительно остается уповать лишь на ускорение внутренней социальной и экономической катастрофы в самой России. Однако с каждым днем эта гонка с врагом по краю пропасти выглядит все более рискованной игрой.
