Гнида з КГБ, яка катуваннями переучувала українського батька космонавтики на росіянина, жила собі прекрасно на старості літ у Москві, пережила Корольова на 30 років, мала квартиру і отримувала пенсію і медичне забезпечення від держави.
Він розумів, що творив зло, але нічого не соромився.
Ось такий вклад Росії у життя Корольова — підірвати здоров’я, змусити відмовитися від національного походження, платити пенсію його катам.
До тортур і зламаної щелепи — українець, після тортур і зламаної щелепи — рускій.
У кого є твітер, киньте цю картинку Ілону Маску — нехай не плутає походження Корольова.
…На мой запрос в управление кадров КГБ пришел ответ с указанием адреса Михаила Николаевича Шестакова — оказывается, жив-здоров. Я немедленно к нему поехал.
Дверь отворил невысокий крепкий пожилой человек, с живыми карими глазами. На аккуратной голове его темные волосы резко, как словно бы это тонзура какого-нибудь монаха-иезуита, прерывались лысинкой чистого блеска. Михаилу Николаевичу шел 80-й год, но в движениях его не было ни старческой заторможенной немощи, ни мелкой прерывистой суетливости — спокойный, опрятный, сильный еще отставной полковник.
Познакомились. Со всей возможной деликатностью сообщил я о цели моего визита, упирая главным образом на то, что меня более всего интересует поведение Королева во время допросов. Каким он был: подавленным или, напротив, агрессивным, молчаливым, словоохотливым, оживленным, угрюмым?
— Какого Королева вы имеете в виду? — спросил в свою очередь Шестаков, глядя мне в глаза честным, прямым взглядом.
— Сергея Павловича. Из РНИИ. Впоследствии — Главного конструктора ракетно-космической техники…
— Не помню… Решительно не помню.
— Но ведь Королев сам называет вас своим следователем в письме к Сталину. Согласитесь, вряд ли, находясь в тюрьме, он рискнул бы писать неправду товарищу Сталину.
— Удивительно. Здесь какая-то ошибка…
И вдруг страшная мысль в этот момент пришла мне в голову: а может быть, Шестаков говорит правду? Может быть, он действительно не помнит Королева? Может быть, раскрыв в январе 1966 года «Правду» и увидев портрет академика в траурной рамке, он не нашел знакомых черт? Но ведь это было бы страшнее ложных отпирательств!.. Существует только одно объяснение тому, что Шестаков забыл человека, которого он избивал: таких людей было много! Их было так много, что все их окровавленные лица превратились в памяти его в какой-то неразделимый мокрый красный ком. Эта страшная работа была столь ординарна для него, неинтересна, а главное — длилась так долго, что требовать, чтобы он запомнил свои жертвы, так же нелепо, как требовать от кассирши универмага, чтобы она запомнила лица всех своих покупателей.
— Да я вообще не занимался следствием, — продолжал тем временем Шестаков, — я был на оперативной работе.
— А в чем она заключалась?
— Ну, это уже наши профессиональные дела…
— Михаил Николаевич, но если вы не занимались следствием, зачем же вас в 1955 году вызывали в Главную военную прокуратуру, где состоялся разговор малоприятный, помните? Дело Лангемака…
Темные глазки метнулись: он не ожидал, что я и это знаю. Движение было быстрым, как щелчок затвора фотоаппарата, но он «засветился» в этот миг. Теперь я знал, что он помнит Лангемака, и Королева тоже не может не помнить. Ну, слава богу, а то мы уж было начали возводить на человека напраслину…
— Видите ли, я действительно давал показания по делу Лангемака, поскольку однажды заходил в кабинет, где его допрашивали…
— Вот и славно! Расскажите, какой это был кабинет: большой, маленький, куда окна выходили, какой свет, где сидел Лангемак, а где следователь?
— Помилуйте, все это было пятьдесят лет назад. Неужели вы могли бы запомнить комнату, в которую вы случайно зашли пятьдесят лет назад?
— Ну, хоть и пятьдесят лет прошло, но Лангемака вы помните. А Королева не помните?
— А Королева не помню. Да, много лет пролетело… И не заметил, как годы бегут, а сейчас вот здоровье никудышное, на днях опять в госпиталь кладут…
«Его в госпиталь кладут, — подумал я, — а подследственный его уже почти три десятилетия лежит в кремлевской стене».
Из вежливости пришлось выслушать жалобы отставного полковника на нашу медицину.
На том мы и расстались с Михаилом Николаевичем.
Следователя Быкова разыскать не удалось, жив ли он — неизвестно. Единственный человек, кто может сегодня рассказать о Королеве во время следствия — Шестаков. Он не расскажет никогда.
Первая фотография С. П. Королева после ареста. Бутырская тюрьма, Москва, РСФСР, СССР. 28 июня 1938 года.
Космические реликвии ГУЛАГа: Кружка С.П. Королева