«На фронте кажется, что вместе с нами вся страна воюет рядом. Вернувшись домой, понимаешь: ни хрена»

 Ты приезжаешь в родной город с фронта на пару дней. Получив в пятницу утром приказ на отъезд и полчаса на сборы, ты торопливо моешься парой бутылок газированной воды, с хрустом соскребаешь трехдневную щетину.

Натянув «выходную» форму, хватаешь вещмешок и бежишь к машине. Пистолет — за пояс, запасную обойму и пачку патронов — в карманы. Хоть и в тыл едешь, но всё бывает, а плен — не для нас.

«И вот ты уезжаешь все дальше и дальше от фронта. Буханье наших саушек и шелест градов сепарской «ответки» затихают вдали. Пацаны из группы сопровождения суют тебе деньги и карточки, заказывают гостинцы — кому нож, кому панаму, кому что-то для машины…

Ты киваешь, обещаешь все привезти, а в голове одна мысль: ты едешь домой, а они остаются. Ты будешь вечером пить коньяк, а они пойдут на боевой выход, без тебя. Ты будешь спать в мягкой постели с женщиной, а они не будут спать вообще, в лучшем случае — покемарят, расстелив каремат на сыром бетоне, прижавшись друг к другу спинами, для тепла. От всего этого на душе царапает.

Пацаны подбрасывают тебя до нацгвардейского блока на границе областей.

— Привет, военные! 93-я мехбригада, рота снайперов! Следую домой в краткосрочный отпуск.

«Нацики» и «беркуты», стоящие на блоке, расспрашивают тебя, как там на фронте. Ты показываешь в телефоне фотки взятых сепарских укреплений, битой техники, пленных сепаров. «Беркуты» быстро тормозят попутку.

— Куда направляемся? Довезешь фронтовика до Новомосковска.

И вот ты едешь по мирной земле. Здесь не стреляют из зеленки по нашим колоннам, а наши не простреливают каждую крупную посадку. Здесь смерть не прилетит к тебе из гущи листвы, но ты все равно машинально вглядываешься в густую зелень на обочине. Ты сам не раз лежал у дорог, укрывшись в высокой траве, и знаешь, что разглядеть засаду из машины практически невозможно. Но все равно смотришь. Иллюзия управления собственной судьбой.

На заправке WOG ты съедаешь огромный цивильный хотдог с пепси-колой. В ближайшие пару суток никакой тушенки, никаких галет и макарон.

Здоровенный кондиционированный автобус везет тебя из Новомосковска домой. Попутчики определяют в тебе «человека оттуда», видимо по форме (советская еще «березка»-разделка), здесь военные так не ходят. Они расспрашивают тебя о положении на фронтах, и ты говоришь, что все хорошо, что твоя мехбригада не отступает, а если где-то и плохо, то ты об этом не слыхал, а уж в 93-й гвардейской четырежды орденоносной бригаде — точно все «в ёлочку»! Зачем им знать, что в твоем взводе после двух месяцев войны осталось восемь человек…

Вот он, родной город. Нарядный, шумный, красивый — родной. Ты идешь по его улицам в мятой форме, с вещмешком за плечами, люди оборачиваются вслед. Строевой сорокалетний ефрейтор — диковина в городе — вотчине курсантов.

Глаза разбегаются от обилия красивых девушек — начался учебный год, приехали студенты. Но против воли также подмечаешь и парней призывного возраста — их полным-полно. Гуляют с девушками, потягивают пивко на верандах…

На фоне эйфории от встречи с домом шевелится первое раздражение — почему они не в армии?! Почему столько народу косит? Ведь война идет, тяжелая война! Враг пришел на нашу землю, влез сюда своей бронетехникой, артиллерией, мотопехотой. Мы убиваем, нас убивают, а они тут по клубам шляются и телок «режут».

И вот прорезается первая «синдромная» мысль — ну, твари, дайте срок: придем с войны — со всех вас спросим, что вы делали, пока мы Родину защищали, ни себя, ни кого вокруг не жалея, не щадя.

С каждого спросим. Право такое имеем.

И понимаешь, что отныне и до конца дней своих людей ты будешь делить на тех, кто воевал, и всех остальных.

По улицам ездят хорошие машины, ходят нарядно одетые люди.

От ненависти начинает сводить скулы.

Ты знал, что так будет, тебя предупреждали.

Пацаны, побывавшие в отпуску раньше тебя, рассказывали, что дома полно дорогих машин с номерами ВВ и АН (сепары, гниды, понаехали, типа беженцы, мля!). Что любимые девушки понаходили себе е##рей поудобнее, которые не черти-где в степях Донбасса, а тут, под боком. Поездки, бутики, рестораны, внимание. Мы не можем ничего этого дать — мы войну ломаем. Мы — не в трэнде. Вне поля выбора. Не мужчины, а нечто непонятное, про таких в глянце не пишут, отстой.

Все это так, пацаны.

Мы действительно — какие-то лишние тут. На фронте кажется, что вместе с нами вся страна воюет рядом. Вернувшись домой, понимаешь: ни хрена.

В основном все косят и морозятся. Мы, вернувшиеся на несколько дней из пиз#ореза домой, для них — непонятны и опасны. Мы были как они — менеджеры, юристы, бухгалтера, комерсы. Теперь мы пулеметчики, снайпера, мехводы, разведчики.

Метаморфоза, для большинства — непостижимая.

Для них солдаты — что-то вроде оборотней. Перекинувшиеся. Как общаться с оборотнем — непонятно. Повествования о Мальдивах и покупке нового порша солдатам неинтересны. Солдатские рассказы о пиз#орезах — неприятны и вызывают чувство нахождения не в своей тарелке.

И тебе кажется кощунством, оскорблением памяти павших разговор с сытым, благополучным мирняком о тех, кто не вернулся с боевых заданий, о погибших и пропавших без вести снайперах твоей роты.

И ты просто пьешь.

Молча.

Ирония судьбы: в роте сухой закон, и на фронте спокойно обходишься без спиртного, но в мирном городе детства невозможно.

Вот так и проходят твои отпускные два дня — в общении с семьей и — бутылкой.

…В воскресенье ты подсядешь в машину волонтеров, везущих помощь на фронт. Эти храбрые люди, которым в армии готовы при жизни ставить памятники, довезут тебя до нацгвардейского блока на границе областей. Здесь вас ждет ротная машина сопровождения. Очередной отпускник, садясь в попутку, весело кричит тебе:

— Санька, ну как погулял?

И ты складываешь пальцы в ОК и орешь в ответ:

— Отлично, братан!

Ребята привезли твой автомат и ты пересаживаешься к ним в машину.

Ты снова среди своих.

Среди людей, которым неважно твое общественное положение и количество денег, а важно, что ты не ссышь, и хорошо стреляешь.

Отпуск кончился.

Ты едешь, внимательно всматриваясь в зеленку.

Простреливаешь крупные посадки.

Там, дома, мирняки часто задавали тебе вопрос — зачем? Почему ты воюешь? Ведь не пацан уже. Больше всех надо? В ответ ты пытался объяснить что-то о присяге, о Родине, о том, что стыдно косить…

Все это так.

Но самое главное, о чем ты смолчал — это то, что на войне у тебя каждый день абсолютно чистая совесть.

Ты там, где надо.

Ты делаешь именно то, что надо.

Давным-давно забытое ощущение…

В детстве ты очень любил перечитывать книгу с называнием: «Люди с чистой совестью».

Теперь ты один из них

Александр Мамалуй