В ожидании очередной волны

Лето 1989-го не вспоминается без лета 1991-го. Летом 89-го о себе заявили люди, которых в СССР не должно было быть. Летом 1991-го произошло ещё более невероятное: эти люди успешно прошли проверку, которой не должны были пройти.

Президент СССР Михаил Горбачев (слева) и Президент РФ Борис Ельцин (справа) во время вечернего заседания внеочередной сессии ВС РСФСР 23.08.1991.Фото kp.ru

Что такое страх перед советской властью? То же, что и страх перед путинизмом, да не совсем то. Страх перед советской властью – это был страх перед КГБ. Путинских чекистов тоже боятся, но это не тот страх. КГБ – это арест на рассвете, пытки, годы каторги, сломанная жизнь близких. Боялись все, но некоторые – сугубо. Это было болезненное состояние, настоящая мания. Ею страдали чистые души в такой же мере, как негодяйские.

Кто были те люди, что на Первом съезде народных депутатов восстали против святая святых – 6-й статьи советской конституции, утверждавшей руководящую роль компартии в обществе? Кроме Сахарова и нескольких бывших политзеков, это были отлично устроенные в жизни товарищи. Научные работники, литераторы и журналисты, вплоть до спортсменов. Это были люди системы, как выражаются социологи. Более того – её цвет. Как таковые они и оказались в числе нардепов. Едва ли кто лучше, чем они, знал подлинную историю и подноготную СССР. Каждому из них пришлось пройти через очень густое сито. Эти люди умели держать себя в руках, умели, когда надо, молчать и, когда надо, говорить то, что требовалось для карьеры. Едва ли кто лучше представлял себе, на что способен этот строй.

Ни у кого не могло быть никакой уверенности в том, что их не загребут в любой момент, как не был уверен Ельцин, что не будет пристрелен в тёмном углу после того, как заявил о выходе из партии. И два года спустя такой момент наступил. Объявился ГКЧП, Горбачёв был отстранён от власти, замаячили аресты. Пойти против ГКЧП – не то, что против советской конституции два года назад. Тогда их никто не поощрял, но и не запрещал бузить. Теперь же запрет был подчёркнут введением чрезвычайного положения. Но эти успешные – уже успевшие стать самыми успешными в стране! — люди не испугались. Ни один не дрогнул, не вернулся в номенклатурный строй, ни один! Их поведение 1989-го было чудом. Их поведение 1991-го было чудом вдвойне. И в обоих случаях их поведение казалось им самим таким естественным, что это передавалось обществу. В них не видели ни героев, ни чудаков, ни дураков. Их ругали, о них спокойно сплетничали, многие считали их карьеристами, можете себе представить!

Психология того тончайшего слоя советской интеллигенции, которая совершила демократическую революцию 1989-91, ещё ждёт, как говорится, своего исследователя. Их переписка, кухонные разговоры… Говорили обо всём на свете, только не о себе любимых, а больше всего – о сиюминутном, о текущих общественных перипетиях. И вот настал путинизм. Иных из тех революционеров уже нет, кто-то не вяжет лыка от старости, но многие ещё в здравом уме и твёрдой памяти. Есть их дети, физические и духовные, есть целая порода людей, бывших 20 лет назад демократичечкой молодёжью, это не один миллион человек. Почему все они, за исключением двух-трёх десятков, как в рот воды набрали? Их безразличие – явление общественное, а в таком случае говорить о трусости – то же, что осуждать стихию. Так почему же они молчат?

Потому же, почему большинство из них и им подобных не рыпались до начала горбачёвской "перестройки". У них не было чувства, что их не то что поддержит, а хотя бы молчаливо одобрит достаточная масса населения. У них, кроме того, не было ни малейшей физической возможности действовать открыто, в порядке участия в рутинной общественной жизни. Они не были и не хотели быть бунтовщиками в добром старом смысле слова. Характерно: среди них не было ни одного, кто в начале карьеры не примерял бы на себя эту роль, и отвергли они её всё же не из трусости. "Не моё". "Скучно". Отсюда – прогноз. Чтобы на общественной волне вновь появились сахаровцы, требуется эта самая волна. Поднять её придётся высшей власти — вольно или невольно. Или, как Горби, сначала — вольно, потом — невольно. Сделается же это не раньше, чем образуется достаточный удельный вес обывательской массы, которая остро захочет перемен, накопив критический заряд отвращения к существующему порядку. А на миру и смерть красна.

Анатолий Стреляный